Анатомия государства: Как государство защищает себя

Как только государство образовалось, перед правящей группой или кастой возникает проблема — как сохранить власть. (О ключевом отличии между "кастой", группой с привилегиями или тяготами, насильно предоставленными или наложенными государством, и марксистской концепцией "классов" в обществе см.: Людвиг фон Мизес, Теория и история, Ludwig von Mises, Theory and History (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1957), pp. 112ff.)

Хотя насилие — это их образ действия, основная и долговременная проблема — идеологическая. Для пребывания у власти любое правительство (а не только "демократическое" правительство) должно обладать поддержкой большинства своих подданных. Следует отметить, что такая поддержка не обязательно должна быть в форме активного энтузиазма; вполне достаточно пассивного смирения как перед неизбежным законом природы. Но поддержка в смысле определённого рода принятия необходима; иначе меньшинство государственных правителей будет, в конце концов, пересилено большинством общества. Так как хищничество должно поддерживаться избытком производства, по необходимости верно то, что класс, составляющий государство, — ни чем иным не занятая бюрократия (и знать) — должен составлять достаточно ограниченное меньшинство в стране, хотя, конечно, они могут купить союзников среди важных групп населения.

Поэтому главным заданием правителей всегда является обеспечение активной или смиренной поддержки большинства граждан. (Такая поддержка, конечно, не означает, что государство стало "добровольным"; так как, даже если большинство поддерживает активно и охотно, эта поддержка не является единогласной. То, что каждое правительство, независимо от степени его "диктаторства" по отношению к человеку, должно заручиться такой поддержкой, было продемонстрировано такими политическими теоретиками, как Этьен де ла Боэти, Дэвид Юм и Людвиг фон Мизес. Например, сравните: Дэвид Юм, Из первичных принципов правительства, в Сочинениях, литературных, моральных и политических, David Hume, “Of the First Principles of Government,” in Essays, Literary, Moral and Political (London: Ward, Locke, and Taylor, n.d.), p. 23; Этьен де ла Боэти, Анти-диктатор, Étienne de la Boétie, Anti-Dictator (New York: Columbia University Press, 1942), pp. 8–9; Людвиг фон Мизес, Действия людей, Ludwig von Mises, Human Action (Auburn, Ala.: Mises Institute, 1998), pp. 188ff. Более полно о вкладе в анализ государства ла Боети см.: Оскар Ясзы и Джон Льюис, Против тирана, Oscar Jaszi and John D. Lewis, Against the Tyrant (Glencoe, Ill.: The Free Press, 1957), pp. 55–57.)

Конечно, один из методов обеспечить поддержку — создание корыстных экономических интересов. Поэтому король не может править сам; он должен иметь значительную группу последователей, обладающих привилегированным положением, например, членов государственного аппарата, таких как бюрократия и признанная знать. (Всякий раз, когда правитель становится диктатором ... все, кто испорчен жгучими амбициями или чрезвычайной алчностью, все они окружают и поддерживают его, с тем, чтобы получить долю при дележе добычи и стать мелкими князьками при большом тиране. Ла Боэти, Анти-диктатор, La Boétie, Anti-Dictator, pp. 43–44.)

Однако, это обеспечивает только небольшое количество страстных сторонников, и даже жизненно важная покупка поддержки при помощи субсидий и предоставления других привилегий всё же не позволяет получить согласия большинства. Для этого большинство следует убедить при помощи идеологии, что их правительство доброе, мудрое и, во всяком случае, оно неизбежно, зато уж конечно лучше, чем любая мыслимая альтернатива. Распространение этой идеологии среди народа — жизненно важная социальная задача "интеллектуалов". Ведь массы не создают собственных идей и не продумывают эти идеи независимо; они пассивно следуют идеям, которые приняты и распространяются сообществом интеллектуалов. Интеллектуалы, таким образом, являются "скульпторами общественного мнения". А так как именно в формировании общественного мнения отчаянно нуждается государство, становится ясной основа векового альянса государства и интеллектуалов.

Очевидно, что государство нуждается в интеллектуалах; не так очевидно, почему интеллектуалы нуждаются в государстве. Проще говоря, мы можем утверждать, что благосостояние интеллектуала при свободном рынке всегда непрочно; ведь интеллектуал должен полагаться на ценности и вкусы массы своих сограждан, а для масс характерно именно общее равнодушие к интеллектуальным вопросам. Государство, с другой стороны, охотно предлагает интеллектуалам прочное и постоянное место в государственном аппарате; и, тем самым, надежный доход и престиж. Ведь интеллектуалы будут щедро вознаграждены за важную функцию, которую они выполняют для государственных правителей, к которым они теперь сами и принадлежат.

(Это ни в коем случае не означает, что все интеллектуалы заключили союз с государством. Касательно аспектов сотрудничества интеллектуалов и государства см.: Бертран де Жувенель, Отношение интеллектуалов к рыночному обществу, Bertrand de Jouvenel, “The Attitude of the Intellectuals to the Market Society,” The Owl (January, 1951): 19–27; тот же автор, Лечение капитализма континентальными интеллектуалами, “The Treatment of Capitalism by Continental Intellectuals,” в книге под редактурой Ф. Хайека, Капитализм и историки, F.A. Hayek, ed., Capitalism and the Historians (Chicago: University of Chicago Press, 1954), pp. 93–123; перепечатано в книге Жоржа де Узара, Интеллектуалы, George B. de Huszar, The Intellectuals (Glencoe, Ill.: The Free Press, 1960), pp. 385–99; а также Шумпетер, Империализм и общественные классы, Schumpeter, Imperialism and Social Classes (New York: Meridian Books, 1975), pp. 143–55.)

Альянс между государством и интеллектуалами проявился в страстном желании профессоров Берлинского университета в девятнадцатом столетии сформировать группу "интеллектуальных телохранителей дома Гогенцоллернов". В наши дни следует обратить внимание на откровенное замечание влиятельного ученого-марксиста, касающееся критического исследования восточного деспотизма профессором Виттфогелем: " Цивилизация, которую профессор Виттфогель подверг таким горьким нападкам, сделала поэтов и учёных чиновниками". (Джозеф Нидхэм, Обзор восточного деспотизма Карлом Виттфогелем, Joseph Needham, “Review of Karl A. Wittfogel, Oriental Despotism,” Science and Society (1958). Нидхэм также пишет, что "череде [китайских] императоров служила на протяжении всей жизни великая компания глубоко гуманных и бескорыстных ученых. Виттфогель указывает на конфуцианскую доктрину, согласно которой слава правящего класса покоится на знатных учёных — бюрократах и чиновниках, обречённых быть профессиональными правителями, диктующими народным массам. Карл Виттфогель, Восточный деспотизм, Karl A. Wittfogel, Oriental Despotism (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1957), pp. 320–21. Противоположная точка зрения представлена в: Джон Лукекс, Интеллектуальный класс или интеллектуальная профессия?, John Lukacs, “Intellectual Class or Intellectual Profession?”, в книге де Узара, Интеллектуалы, de Huszar, The Intellectuals, pp. 521–22.)

Мы можем также отметить многочисленные примеры развития "науки" стратегии, которая состоит на службе у вооружённых сил, основной ветви правительства, которая осуществляет насилие. (Жанна Рибс, Разработчики войны, Jeanne Ribs, “The War Plotters,” Liberation (August, 1961), p. 13: "стратеги настаивают, что их профессия заслуживает «уважения как академический аналог военной профессии»", см. также: Маркус Раскин, Великая смерть интеллектуалов, Marcus Raskin, “The Megadeath Intellectuals,” NewYork Review of Books (November 14, 1963): 6–7.)

Почтенной профессией, помимо прочего, является занятие официального или "придворного" историка, посвящённое распространению взглядов правителя на деяния его и его предшественников. (Например, историк Коньерс Рид (Conyers Read) в своём обращении к президенту выступал за замалчивание исторических фактов с целью служения "демократии" и национальным ценностям. Рид провозгласил, что "всеобщая война, неважно, холодная или жаркая, призывает всех и взывает ко всем внести свой вклад. Историк не более свободен от этого долга, чем физик". Рид, Социальная ответственность историка, Read, “The Social Responsibilities of the Historian,” American Historical Review (1951): 283ff. Критику Рида и других аспектов придворной истории см. в: Говард Биль, Профессиональный историк: теория и практика, Howard K. Beale, “The Professional Historian: His Theory and Practice,” The Pacific Historical Review (August, 1953): 227–55. Также: Герберт Баттерфилд, Официальная история: подводные камни и критерии, Herbert Butterfield, “Official History: Its Pitfalls and Criteria,” History and Human Relations (New York:Macmillan, 1952), pp. 182–224; также: Гарри Элмер Барнз, Придворные историки против пересмотров, Harry Elmer Barnes, The Court Historians Versus Revisionism (n.d.), pp. 2ff.

Аргументы, при помощи которых государство и его интеллектуалы побудили своих подданных поддерживать их правление, многочисленны и разнообразны. В основном, составляющие этих аргументов можно обобщить следующим образом: (а) государственные правители — великие и мудрые люди (они "правят по божественному праву", они "аристократы" среди людей, они "научные эксперты"), гораздо выше и мудрее своих хороших, но простоватых подданных, и (б) власть правительства неизбежна, абсолютно необходима и намного лучше, чем неописуемые несчастья, которые разразятся после его падения. Союз церкви и государства был одним из древнейших и наиболее успешных из этих идеологических приёмов. Правитель был либо миропомазанником божьим, либо, как в случае многих восточных деспотий, сам был богом; поэтому любое сопротивление его правлению было богохульством.

Государственные жрецы выполняли основную функцию интеллектуалов — обеспечения поддержки и даже поклонения народа. (Ср. Витфогель, Восточный деспотизм, Wittfogel, Oriental Despotism, pp. 87–100. ... О противоречивых ролях религии в отношении Государства в древнем Китае и Японии см.: Норман Якобс, Происхождение современного капитализма и Восточная Азия, Norman Jacobs, The Origin of Modern Capitalism and Eastern Asia (Hong Kong: Hong Kong University Press, 1958), pp. 161–94.)

Другой успешный приём — внушить страх альтернативной системы правления или отсутствия правления. Поддерживалось мнение, что нынешние правители предоставляют гражданам жизненно необходимую услугу, за которую они должны быть чрезвычайно благодарны — защиту от случайных грабителей и преступников. Государство, защищая собственную монополию на хищничество, действительно, заботится о том, чтобы свести к минимуму частный и не систематический грабеж; государство всегда ревностно относилось к своим охотничьим угодьям. Особенно успешно в течение последних веков государство внушало страх перед правителями других государств. Так как поверхность земного шара была распределена между государствами, одной из основных доктрин государства было отождествление себя с территорией, которой оно управляло.

Так как большинство людей склонны любить свою родную землю, отождествление этой земли и её народа с государством стало средством заставить естественный патриотизм работать на пользу государству. Если "Руритания" была атакована "Валдавией", главной задачей государства и его интеллектуалов было убедить народ Руритании, что атака направлена именно на них, а не просто на правящую касту. Таким образом, война между правителями была превращена в войну между народами, каждый народ защищал своих правителей, ошибочно полагая, что это правители защищают их. Этот приём "национализма" был успешен только у западной цивилизации и только в последние столетия; не так давно основная масса подданных считала войны битвами между различными наборами знати, не имеющими к ним отношения.

Идеологическое оружие, применяемое государством в течение столетий, изощрённо и многообразно. Отличным оружием является традиция. Чем дольше государству удавалось сохранять своё правление, тем мощнее это оружие; так как теперь династию Х или государство У поддерживает вес вековых традиций. (Де Жувенель, О власти, De Jouvenel, On Power, p. 22: Существенной причиной к повиновению является то, что оно стало привычкой нашего рода. ... Власть для нас — факт природы. С ранних дней записанной истории она всегда руководила судьбами людей. ... Власти, правившие [обществом] в прежние времена исчезли, но оставили своим преемникам свою привилегию, а также оставили отпечатки в умах людей, имеющие накопительный эффект. Последовательность правительств, которые столетиями правят одним и тем же обществом, можно рассматривать как, по сути, одно и то же правительство, как некий ствол дерева, на котором нарастают годовые кольца.)

Почитание предков, таким образом, становится изощрённым средством почитания древних владык. Наибольшую опасность для государства представляет независимая интеллектуальная критика; нет лучшего способа подавить такую критику, чем объявить любой одинокий голос, любого высказывающего сомнения, как нечестивого нарушителя мудрости предков. Ещё одно мощное идеологическое средство — осуждать индивидуальное и превозносить коллективизм общества. Так как каждое правление подразумевает согласие большинства, то идеологическая опасность такому правлению может проистекать первоначально только от одной или нескольких независимо мыслящих личностей. Новая идея, не говоря уже о новой критической идее, по необходимости, зарождается как особое мнение меньшинства; поэтому государство должно подавить такие взгляды в зародыше, высмеивая любые взгляды, идущие вразрез с мнением масс. "Слушай только своих братьев" и "приспосабливайся к обществу" становятся, таким образом, идеологическим оружием для подавления индивидуального несогласия. (О таких способах использования религии в Китае см.: Норман Якобс, в разных местах вышеуказанной книги.)

Благодаря таким мерам, массы никогда не узнают об отсутствии у короля одежды. (Л. Менкен, А. Менкен, Хрестоматия Менкенов, H.L. Mencken, A Mencken Chrestomathy (New York: Knopf, 1949), p. 145: Всё, что [правительство] видит в оригинальной идее — это потенциальные перемены, то есть покушение на свои привилегии. Наиболее опасным человеком для любого правительства является человек, способный решать сам за себя, не обращая внимания на господствующие предрассудки и табу. Почти неизбежно он приходит к выводу, что его правительство бесчестно, безумно и невыносимо, и тогда, если он романтик, то он пытается это изменить. И даже если он сам не романтик, он отлично распространяет недовольство среди романтиков.

Так же важно для государства, чтобы его власть казалась неизбежной; даже если его правление и недолюбливают, с ним пассивно смирятся, что выражено в знакомой фразе про "смерть и налоги". Один из методов — внедрять историографический детерминизм, в противовес личной свободе воли. Если династия Х правит нами, то это оттого, что Неумолимые Законы Истории (или Божья Воля, Абсолют, Производственные Силы) постановили так, и никакие усилия жалкого индивидуума не смогут изменить это неизбежное установление. Так же важно для государства прививать своим подданным отвращение ко всякого рода "теориям заговора в истории", так как поиск "заговоров" означает поиск мотивов и установление ответственности за исторические злодеяния.

Если, однако, любая тирания государства, коррупция или агрессивная война были вызваны не государственными правителями, а таинственными и загадочными "общественными силами", или общим несовершенством мира, или если каким-то образом все несут ответственность ("Мы все убийцы", как заявлял один лозунг), тогда нет смысла людям возмущаться или восставать против таких злодеяний. Более того, атака на "теории заговора" означает, что подданные станут легче верить в доводы "общественного блага", всегда выдвигаемые государством, как оправдание любым своим деспотическим действиям. "Теория заговора" может пошатнуть систему, побуждая общественность сомневаться в государственной пропаганде.

Ещё один проверенный и верный метод подчинить подданных воле государства — вызвать чувство вины. Любой рост частного благосостояния можно подвергнуть критике как "бессовестную жадность", "материализм" или " чрезмерный достаток", получение прибыли можно обозвать "эксплуатацией" и "ростовщичеством", обоюдовыгодный обмен осуждать как "эгоизм" и, каким-то образом, из этого всегда делается вывод, что больше ресурсов надо перекачать из частного в "общественный" сектор. Чувство вины побуждает людей именно так и поступать. Ведь в то время как частные лица склонны предаваться "эгоистичной жадности", неспособность государственных правителей вступать в честный обмен должна указывать на их приверженность более высоким и благородным целям — видимо, паразитическое хищничество морально и эстетически куда благороднее, чем мирный производительный труд.

В настоящее более мирское время божественное право государства уступило место новому богу — Науке. Власть государства теперь объявляется ультранаучной, так как её планируют эксперты. И хотя к "разуму" взывают чаще, чем в предыдущие столетия, речь идёт не о разуме человека или об осуществлении им своей свободы воли; это всё те же старые коллективистские и детерминистские речи, всё так же подразумевающие всеобщую уравниловку и насильственное манипулирование правителями пассивными подданными.

Всё более широкое использование научного жаргона позволило государственным интеллектуалам сплести сеть хитроумных оправданий для государства, которые были бы выставлены на посмешище в более простые времена. Вор, оправдывающий кражу, говоря, что он на самом деле помог своим жертвам, так как его расходы активизируют торговлю, вряд ли бы кого-либо убедил; однако, когда эта теория облачена в кейнсианские уравнения и снабжена впечатляющими ссылками на "эффект мультипликатора", она, к сожалению, выглядит более убедительно. Насилие над здравым смыслом продолжается, каждый век выполняет задачу по-своему.

Так как идеологическая поддержка жизненно необходима государству, оно должно стараться всё более и более убедительно доказывать общественности свою "законность", чтобы отмежеваться в своих действиях от простых бандитов. Неустанная решимость этой атаки на здравый смысл неслучайна, ведь, как живо описал Менкен:

"обычный человек, каковы бы не были его ошибки в других областях, по крайней мере, явно считает правительство чем-то, что существует отдельно от него и от сообщества его собратьев — что это отдельная, независимая и враждебная сила, только частично находящаяся под его контролем и способная нанести ему огромный вред. Не знаменателен ли тот факт, что воровство у государства повсеместно считается гораздо менее серьёзным преступлением, чем воровство у частного лица или даже у корпорации? ... За этим стоит, я считаю, глубокое чувство фундаментального антагонизма между правительством и управляемыми им людьми. Его воспринимают не как комитет граждан, избранных для управления общим предприятием всего населения, а как отдельную и автономную корпорацию, в основном, занимающуюся эксплуатацией населения к выгоде собственных членов. ... Когда грабят частного гражданина, достойный человек лишается плодов своей предприимчивости и бережливости; когда грабят правительство, то, в худшем случае, у горстки жуликов и дармоедов будет меньше денег на их прихоти. Идея о том, что они заслужили эти деньги, не приходит никому в голову, для наиболее здравомыслящих она нелепа". (Там же, стр. 146–47.)

Что такое государство
Как государство преодолевает ограничения